…Самому Аюханову в следующем году исполнится 75 лет. Он не то что моложав внешне – народный артист энергичен и по-мальчишески непосредственен в своих отношениях с друзьями.
– Я не играю в дипломатию, потому что у меня скоротечная профессия, – говорит он. – Представляете, я жил бы разнузданно. А как же тогда быть тем, кто доверил мне свою судьбу, поступив в мой ансамбль? За мной стоит 40–45 «ртов», я старше их всех на полвека. Осознавая ответственность за них, стараюсь не болеть, не ошибаться, не приходить к ним с плохим настроением, не умереть, в конце концов.
Это стимулирует, потому что я ощущаю себя человеком, который обязан и должен – не кому-нибудь, а вообще – жизни, с коей я, в общем-то, никогда не торгуюсь. Мне мама говорила: «Не зазнавайся. Получилось – молодец. Не получилось – так тебе и надо!»
Надо воспринимать жизнь такой, какая она есть. Можешь украсить ее – украшай. У меня, например, в душе весна каждый день, потому что я ее (душу) отдаю детям – артистам своего балета. Зато и отдача какая – зритель нас любит, ждет и принимает. Билеты по пять тысяч тенге – и полный зал. Я не устаю повторять артистам: нет плохой сцены, нет провинции – искусство или есть, или его нет. В противном случае, стоит ли себя мучить? Мы, артисты балета, обслуживающий персонал (но не надо нас путать с официантами), потому что наша задача – угодить.
Я горжусь, что еще не поглупел и не постарел душой в свои 74. Более того, у меня есть программа жизни, хочу прожить побольше, лет эдак 110–115. Иначе, я так думаю, без меня станет скучно на этой земле. Балет ведь не только украшает мою жизнь, но и помогает держать казахское хореографическое искусство в тонусе.
Я люблю жизнь, но не абстрактно, а через своих артистов, своих детей и внуков. Я педагог по призванию, а вот мой однокашник по Ленинградскому балетному училищу Рудик Нуреев (я звал его Нурей) был артистом, завоевавшим весь мир. Думаю, мы достигли одинаковых результатов, потому что у меня показательный коллектив, который объездил весь мир, знакомя его с уникальным казахским классическим репертуаром.
Моя «слава» давно меня обогнала, и я вижу ее голую спину. Что такое вообще слава? Это не добротное одеяло, это единовременный успех. Вот вчера у нас на ура прошел спектакль – цветы, признание, овации, а наутро все сначала… В свои 74 я говорю себе: «Это начало сначала».
– Вас можно смело назвать человеком, победившим время, – ведь все еще выходите на сцену.
– Я победил время, но не неграмотных в балете чиновников. Меня можно назвать долгоиграющим. Я раз в год выхожу на сцену после основательной подготовки с тем, что умею, а не с тем, что в голову втемяшилось. Когда некому бывает станцевать партию, дай, думаю, тряхну стариной. Есть зрители, которые еще меня помнят, с которыми можно разделить радость. Они мне обычно говорят: «А помните, как вы в 196…» «Конечно, нет, – отвечаю. – Я уже не помню, как меня зовут, а вы меня спрашиваете о прошлом веке». – «Нет, а вы помните..?» Ну не помню я, не помню… Ну как объяснить им, что если жить вчерашним днем и долго оборачиваться назад, то обязательно споткнешься и лицом упадешь в бытовуху. Я смотрю прямо, раньше реагировал направо и налево – там не так посмотрели, здесь не так сказали, а потом внутренний голос сказал мне: иди вперед, потому что ты чего-то стоишь и что-то умеешь. А что? Скромность украшает только могилы. Умирать не хочу, иначе мир перевернется и некому будет воевать за Красоту.
– Когда-то вы выступили в нашей газете с категоричным заявлением о том, что в академическом театре оперы и балета нужно менять всех, начиная с директора и заканчивая уборщицей.
– Все правильно. Я своего мнения не поменял. Нет плохих симфонических оркестров – есть плохие дирижеры, нет плохих детей – есть плохие родители, нет плохой балетной труппы – есть плохие руководители. 20 лет назад, когда я сказал директору академического театра, что его место в оркестровой яме, а не в кресле руководителя, он мне ответил, что отныне путь на эту сцену мне заказан, а я туда и не просился.
Мы, балетные, – площадные, то есть прилюдные. Я бы хотел, чтобы наши академические театры были мне соперниками, и я бы у них учился.
– Вы столько внимания, сил и времени отдаете артистам своего театра, а на собственных детей и внуков остается время?
– Я самый любящий отец и дедушка на свете, но не «саксаул». Не удивляйтесь, это история: Никита Сергеевич Хрущев, будучи в Южно-Казахстанской области, изрек: «Дорогие саксаулы…» (вместо аксакалы).
Мои дети говорят, что я им подарил золотое детство. Они состоялись благодаря той программе, которую заложили в меня мама и старшая сестра Мэри с младенчества. Сын у меня дважды юрист – и гражданский, и военный. Когда он родился, я бросил пить и курить, хотя при нашей профессии это очень трудно сделать – или ты водку, или она тебя. У артистов ведь как – ты угостил после удачного спектакля, тебя угостили…
Кажется, Вольтер сказал: если мужчина и женщина не способны воспитать детей, то лучше их не заводить. Я знаю семьи, где дети растут без ласки и любви, они какие-то бесхозные. Мне такие семьи жалко, ведь я знаю, что это такое, – сам вырос без отца. Но таким, как я, было легче: нам не задавали вопроса: «Где твой отец?» В тот момент каждый второй такой был: отец или погиб на фронте, или репрессирован… Я помню женщин, которые в 30 лет выглядели старухами. Мы, их дети, должны были хорошо учиться, чтобы не огорчать наших и без того несчастных матерей.
Наша мама, одна поднявшая нас, троих своих детей, в свое время положила все к ногам отца, чтобы он рос по карьерной лестнице, – он был вторым секретарем Восточно-Казахстанского крайкома партии. Но когда за два месяца до моего рождения его арестовали как «врага народа», она стал одновременно и нашей рабыней, и надсмотрщиком: боялась, что мы отречемся от идеалов светлого будущего. Она так в нас внедрила это, что я до сих пор верю в зарю коммунизма. Даже создал балет «Серп и молот», где танцует Ленин. Это не юмор, а искреннее желание напомнить, что историю мы должны беречь.
…Никто – ни дочь, ни сын, ни их дети – не пошел по моим следам. А я и рад, что так получилось. Будут нормальными людьми. Балет – это короткая профессия, но пенсия при этом – на общих основаниях, хотя в 40 лет женщина не может на пальцах стоять, а мужчина – поднять партнершу. После того, как мы отдали свою молодость искусству и в 40 лет вдруг выясняется, что ничего не имеем, нам говорят: меняйте профессию. Лифтера? Или продавщицу? Чиновники ведь на спектакли не ходят, если им не дадут команду. Чиновники не понимают, что искусство надо носить на руках, иначе можно запросто перестать быть человеком. А я помогаю своим искусством приблизиться к цивилизации, открываю всем дорогу в космос красоты. За три года, с 2008 года, сделал 35 балетов. Этого хватит на 10 театров.
– Бытует мнение, что высокое искусство, и балет в первую очередь, изжило себя.
– Посредственный балет, который отвращает людей от искусства на всю жизнь, умрет, туда ему и дорога, а настоящий – никогда! Вот так!
Галия ШИМЫРБАЕВА,
Алматы
